Лесь Сердюк: Завжди вважав, що кіно – моя робота. І намагався її робити добре і по можливості талановито
14.10.2015
14 жовтня 2015 року народному артисту України Лесю Сердюку виповнилося б 75 років. Актор пішов з життя 2010-гo. Подаємо інтерв'ю з Лесем Сердюком, яке він дав улітку 2009 року.
Алла Підлужна, «Бульвар Гордона»
Год назад, в 2008 году, один из лучших украинских киноактеров после 37 лет перерыва вновь вышел на сцену. На этот раз — в составе труппы Национального театра Ивана Франко, в котором сейчас Лесь Александрович репетирует новый спектакль.
Детство Леся Сердюка прошло за кулисами знаменитого «Березиля» — Харьковского драматического театра имени Шевченко, где служил его отец, ведущий театральный актер, народный артист СССР Александр Сердюк. Там же состоялся сценический дебют потомственного актера. А в 1966 году в его судьбе появился Киевский театр русской драмы имени Леси Украинки.
Именно в Киеве началась кинокарьера Сердюка. Выигрышная мужественная внешность, яркая типажность, колоритность позволили Лесю Сердюку стать типичным киноукраинцем. В биографии народного артиста Украины более 120 фильмов, но все его персонажи имеют общую черту — они предельно правдивы, органичны и убедительны. Будь то воинственный Святослав из «Легенды о княгине Ольге», казак Конь-Голова из «Дикого поля», непредсказуемый Данько из «Вавилона ХХ», филигранно психологически сыгранный образ негодяя Вильготы в «Соломенных колоколах» или же последний кинообраз — казак Товкач из «Тараса Бульбы».
Совсем недавно в творческом пути Сердюка произошел очередной вираж. Через 37 лет он, по его словам, «с огромной опаской» ступил на сцену — на этот раз Национального театра имени Франко. В относительно короткий срок актер сумел сыграть ведущие роли в спектаклях «Все мы коты и кошки», «Божья слеза», «Женитьба». Сейчас Лесь Александрович репетирует новый спектакль.
— Лесь Александрович, ваша дочь Анастасия Сердюк продолжает своеобразную эстафету фамилии в кино. Как вы относитесь к ее творчеству: поддерживаете, помогаете?
— Знаете, вы затронули очень сложную личную ситуацию. Это давняя история и самый болезненный вопрос моей жизни. Творчество Насти я всячески приветствую, она молодец, но, к сожалению, мы не общаемся. Как-то не получилось у нас в этом смысле. Вот такая беда! Грешен я, виноват, и чем дальше, тем острее это чувствую.
— У вас дочь единственная?
— Еще есть сын, Лесь. Он в свое время окончил операторский факультет, но кино не занимается — пошел в бизнес.
— Чувствую, что вам больно говорить о детях...
— Очень. Но знаете, случился интересный поворот судьбы. У моей теперешней жены Аси, с которой мы живем вместе уже больше 25 лет, есть внук Женька. Он был еще маленьким, когда мы поженились. Его жизненная ситуация была схожа с моей: я знал своих сына и дочь только в детстве, а он не знал своего отца вообще. И как-то так получилось, что мы «прилипли» с ним друг к другу душевно, он — наша надежда, волнение, радость. Буквально с трех лет Женька рос под моей опекой и дарил мне те эмоции, которых я не получил от своих детей, а я согревал его теплом, которое недодал сыну и дочери.
Что скрывать, все беды мои от того, что вел себя в молодости совершенно непотребно: пил, бездумно растрачивал жизнь, не ценил того, что имел. Не знаю, как меня терпели родные, выдерживали окружающие! Но, наверное, Богу зачем-то надо, чтобы я жил на белом свете. Потому и сумел одуматься, все бросить и зажить нормально.
— Вы превозмогли в себе тягу к спиртному благодаря собственной силе воли?
— Благодаря моей жене Асе. Наше знакомство — интересная история. Мы с ней когда-то учились в Харьковском институте искусств, были знакомы: я уже оканчивал вуз, а она только поступила на режиссерский факультет.
Случай или Бог пересек наши пути снова в Жданове (нынешнем Мариуполе): я был там на кинофестивале, а она с Донецким оперным театром на гастролях. Мы встретились, и, как бывает, когда люди через много лет видят друг друга в каком-то ином качестве, искра между нами пробежала. Я стал часто звонить Асе в Донецк, где она продолжала работать режиссером.
Однажды вечером у меня в доме был очередной праздник — все гуляли. Куча людей, многих из которых я толком и не знал, двери настежь. И вдруг мне так захотелось позвонить в Донецк! Нашел 15 копеек и пошел в гостиницу «Славутич», где был междугородный автомат. Набрал Асин номер и, как мне показалось тогда, очень удачно пошутил, сказав ей: «Если ты хочешь успеть на мои похороны, вылетай немедленно!». Тут минута разговора закончилась, а больше денег у меня не было.
Через четыре часа она прилетела ко мне домой, на Русановку, разогнала всю компанию. Утром, узнав на студии, что у меня неделя свободная, Ася буквально взяла меня за шиворот и увезла к себе в Донецк. После этого у нас начался аэрофлотский роман.
— Хотите сказать, что как только выдавалась свободная минута, вы летели из Киева в Донецк и наоборот?
— Да. Летали, летали и чувствуем, что это как-то глупо: нам уже по 40, хочется чего-то определенного. Я уговаривал: «Бросай все, я тут все смогу тебе обеспечить». И Ася оставила театр, прекрасную работу, шикарную квартиру в центре Донецка и приехала ко мне.
Вроде живи и радуйся, но я все еще продолжал устраивать «праздники», и как-то она сказала: «Так дальше не может продолжаться». Состоялся очень серьезный разговор. Я месяц просто сходил с ума, а потом умер Иван Миколайчук, за ним мой отец... Все как-то сошлось, и у меня как отрезало: с 1988 года бросил пить. Живем с женой друг для друга, очень рады этому и счастливы в нашей маленькой однокомнатной квартирке.
В том же 88-м в моей творческой жизни произошло важное событие. Фильм «Соломенные колокола» повезли на Международный фестиваль в Карловы Вары, тогда это было целое событие. И там я получил приз из рук самого Чингиза Айтматова за лучшее исполнение мужской роли. Вечером, лежа в гостиничном номере, крутил радио, звучала чужая речь, в которой я понимал только одно часто повторяющееся слово — «Сердюк». «Боже мой, — думал, — как хорошо, что я до этого дожил!». Решил: как только приеду — сразу к отцу (ему тогда оставалось еще полгода жизни). Отвезу ему этот приз, пусть посмотрит, что из сына «выйшлы люды» наконец-то!
И потекла жизнь дальше: брался за любую работу, много снимался. Как-то сказал Ивану Миколайчуку: «Ты качеством взял, но я тебя количеством переплюну!». Всегда считал, что кино — это моя работа, никогда не было такого: буду сниматься — не буду. Надо! И старался делать это хорошо и по возможности талантливо.
— Вы понимали тогда, что Миколайчук не обычный режиссер?
— Я понимал, что это был удивительный человек и творец. В то время на экраны выходили картины разного качества и тематики, Иван ни одной не пропускал. Для меня было очень ценно, когда, посмотрев даже посредственный фильм с моим участием, он говорил: «Лесь, ты работал здесь честно».
Если бы не Иван, я снимался бы в обыденных фильмах, играл каких-то вояк с автоматами, казаков на лошадях, а появился он — и в моей актерской судьбе произошло самое главное. Ведь роль Данька в «Вавилоне ХХ» Миколайчук писал для себя, а потом вдруг отдал ее мне. Что он сумел почувствовать во мне, чего я и сам о себе не знал?
С тех пор я понимаю, что такое режиссер самого высокого полета: ему было не жалко отдать свою роль ради того, чтобы получился фильм. Я волновался страшно, а он все время повторял: «Лесь, ничего не бойся, мы все с тобой сделаем!».
— Вас связывали только творческие отношения или вы все-таки дружили?
— Говорить о дружбе с Иваном на каком-то бытовом уровне не приходится, не люблю фамильярности и панибратства. Например, никогда не мог обратиться к Параджанову: «Сережа!». Ну кто я такой, чтобы так ему говорить? Вот и с Иваном та же история. На студии была серьезная творческая команда — Осыка, Параджанов, Ильенко, Миколайчук, Степанков, и попасть в нее была огромная честь для любого артиста. Я старался туда не лезть, ждал — и правильно делал.
Однажды — а я снимался в «Наталке Полтавке», играл Мыколу, был такой весь важный! — звонит мне ассистент из группы Миколайчука... Я спрашиваю: «Что ж это Иван стал таким памятником, что сам не может мне позвонить?» — и бросил трубку.
Представляете, через 20 минут звонит Иван и извиняется: «Лесь, был очень занят, поэтому попросил ассистентку, прошу тебя, приди, надо поговорить». Как мне тогда стало стыдно...
Какие-то сцены Миколайчук давал мне на пробы. Я честно учил текст и не понимал, чего он хочет. Как-то снимали эпизод, где я должен пройти мимо актрисы Таи Литвиненко, которая сидит на дровах возле дороги, посмотреть на нее и захотеть как женщину, взять за руку и отвести в клуню. Все! Иван меня спрашивает: «Ты знаешь, как это делается?». Я растерялся: ну как это, вот так вдруг? «Я тебе помогу, — говорит он, — ну-ка принесите вишни». Иван как сережки повесил вишни Тае на уши, несколько дал в рот и сказал, чтобы я подошел и съел ягоды на ней. Когда я это сделал, понял, как он удивительно уловил, что через физическое действие можно достичь результата. Мы с актрисой так почувствовали друг друга, что все стало естественным, органичным, не было нажима, неловкости. Вот это настоящая режиссура!
Всю дорогу с проб Иван молчал, а уже возле дома сказал: «Свистни мне сегодня вечером». Я знал: это значит — позвони. С трудом нашел исправный телефон-автомат (тогда это была такая проблема!), дозвонился... Он говорит: «Приходи!», а мы на Русановке рядом жили. Поднимаюсь на лифте, открывается дверь — стоит. Как Миколайчук знал, что я еду? И сразу говорит: «Ты будешь играть Данька!». — «Как, что? — оторопел я. — Может, сначала зайдем в квартиру? Это же твоя роль!». — «Нет, — говорит, — ты будешь играть, ты лучше!». — «А как же худсовет? — спрашиваю. — Он меня не утвердит!». — «Я тебя утвердил, и этого достаточно!» — отрезал Иван.
Потом уже были Леня Осыка, Юра Ильенко, их хорошие фильмы, но Миколайчук первым принял меня в эту блистательную команду на студии. Двум людям я всегда звонил отовсюду — отцу и Ивану, для меня было важно их мнение.
— А какими ветрами вас после окончания Харьковского института искусств занесло в Киев?
— Распределили меня в Харьковский театр имени Шевченко... Я там прекрасно работал, много играл, сидел в гримерке со своими институтскими учителями — Иваном Марьяненко, Даниилом Антоновичем, Марьяном Крушельницким, отцом. Сколько было знаменитых артистов в театре! Михаил Покотыло, Полина Куманченко, Евгений Бондаренко! Каждый из них — глыба, но я с ними вырос и воспринимал как родных людей, с которыми можно запросто общаться. Помню, мне, мальчишке, за то, что я посмотрел 15 раз любимый спектакль «Шельменко-денщик», они из железного рубля сделали медаль. Я был в восторге!
А на нашем курсе в институте учился начинающий режиссер Адольф Шапиро. Он предложил сокурсникам создать свой театр — по примеру московского «Современника». Комсомол выделил помещение (кстати, в Сердюковском переулке), и каждый вечер после своей основной работы с 10 вечера до пяти утра мы репетировали. Поставили два спектакля, и тут нас вызывают в обком партии и говорят: «Сейчас политика не открывать, а закрывать театры, так что в Харькове вам ходу не будет. Если хотите, поезжайте в Якутск, где есть помещение, директор, а нет труппы».
Самое интересное, что мы были готовы туда рвануть, даже вещи начали собирать. Прочитав об этом заметку в газете, к нам приехал замдиректора Рижского ТЮЗа. «Зачем вам этот Якутск?» — говорит и предложил ехать к ним. А меня вообще никуда не отпускают, я по распределению в театре. Еле дождался, когда закончился этот год, и укатил в Прибалтику играть в спектакле «Мой бедный Марат».
— Почему не остались в Риге?
— Случай поменял планы. Приехал в Киев на кинопробы, поселился в гостинице в двухместном номере с Сашей Збруевым — как раз в Киеве гастролировал «Ленком». Раззнакомились: кто, что... Он говорит: «Так тут же замечательный Театр Леси Украинки есть — пойди туда. Показать есть что?». Я ему: «Да ты что! Там еще следы Хохлова и Романова на коврах остались, а Лавров — художественный руководитель... Кто меня туда возьмет?». Он в ответ: «Хлебни 150 коньяку и иди!».
Принял я, правда, не 150, а 100 коньяку и пошел в Русскую драму. Открываю двери проходной и сразу же натыкаюсь на Юрия Сергеевича Лаврова, который спрашивает: «Молодой человек, вы что хотели?». Я от волнения запинаюсь, но рассказываю: мол, актер из Риги, хочу попробоваться в ваш театр. Он позвал заведующего труппой Сигизмунда Криштофовича и поручил меня ему.
Тогда в театре шел спектакль «104 страницы про любовь». Криштофович тут же звонит по телефону: «Адочка?» — и я понимаю, что это Роговцева. Я ее фотографию видел еще в Харькове в театральной программке: посмотрел и сразу влюбился. Думаю: «Ничего себе! И где тот Збруев взялся на мою голову?». Но на следующий день в 12 я уже был в театре. Ада Роговцева оказалась такой коммуникабельной, что сразу сняла мое волнение шуткой. «Все, — говорит, — это мой последний день в театре: теперь тебя возьмут, а меня выгонят... А там комиссия, такие артисты! Как я переволновался! Не могу переносить с тех пор всякие кинопробы, просмотры. Но после обсуждения услышал: «Мы вас берем»...
— Сколько лет вы работали в Русской драме?
— Четыре года. Помню замечательные спектакли — «Странная миссис Сэвидж», «Оглянись во гневе». Это был очень важный актерский опыт для меня. Я тесно общался с поэтами Мыколою Винграновским, Иваном Драчом... Хорошее было время...
— Тогда и женились на маме Анастасии Сердюк?
— Да, это была актриса театра Ирина Бунина. Но вскоре пришлось перейти на студию имени Довженко.
— Туда было трудно попасть?
— Еще как! Помню, пожаловался своему другу Костю Степанкову: мол, не знаю, что дальше делать. Через какое-то время он велел подойти к директору студии Цвиркунову. Тот встретил меня словами: «Такие люди за вас просят... Я им верю, хочу верить и вам. Пишите заявление». Костя я потом спросил: «Что ты ему сказал, что он так хорошо меня принял?». А Степанков смеется: «Да ничего особенного. Если, — говорю, — не возьмете Сердюка, встану у вас в кабинете на колени и заплачу, а потом всю землю из цветочных горшков съем, и цветы у вас не будут расти». Такое баловство было, но дело серьезное сделали.
Я так всегда и говорю: Ада — моя театральная мама, а Кость — киношный папа. У нас со Степанковым сложились душевные отношения, с ним было просто, легко, приятно, интересно, мудро, песенно. С ним можно было общаться на любые темы, как и с Миколайчуком. К Ивану можно было обратиться, как к священнику, в любое время дня и ночи: если у тебя на душе плохо, он выслушает любой бред и поможет разобраться. А потом Ада стала моей крестной дочерью.
— Это как же?
— Как-то звонит мне Адина дочка Катя Степанкова. «Лесь Александрович, — спрашивает, — вы сидите или стоите?». — «Стою, — отвечаю, — но подожди, сяду»... Катя говорит: «Вы не волнуйтесь, но у вас появилась дочь». — «Кто же?!». Она продолжает: «Не пугайтесь. Памперсы покупать не надо, в институт устраивать тоже. Это моя мама!». Как, что? И рассказывает, что подруга уговорила Роговцеву во время съемок в Питере окреститься в Казанском соборе. Священник спрашивает: «Кто мама? — Ада показывает на подругу. — А отец?». И Ада не задумываясь ответила: «Лесь Сердюк». Потом, правда, спохватилась: «А ничего, что он на два года младше меня?». Священник ее успокоил: мол, теперь это уже не имеет значения.
Дай Бог здоровья Аде. Она удивительная женщина и гениальная актриса. Такая труженица, успевает и спектакли играть, и сниматься. Бывает, ей сын или дочка звонят: «Мам, ты где?», а она отвечает: «Сейчас в билете посмотрю, где я»... Просто восхищаюсь ею! Жаль, что жизнь у нас такая загруженная, что не хватает времени просто посидеть вместе, повспоминать, поговорить задушевно. А как хотелось бы сыграть в каком-то спектакле вдвоем! Вообще, столько желаний, хватило бы сил и здоровья! Никогда не встречался в общей работе на театральной сцене с Богданом Ступкой, ох, думаю, было бы интересно!
— Может, он вас для этого и пригласил в Театр Франко?
— Это было настолько неожиданно для меня! Мы как раз тогда снимались в «Тарасе Бульбе», были в таком живописном месте — Хотинской крепости. Богдан подошел ко мне и говорит: «Я бы взял тебя в театр!».
А время сложное, кино совсем «упало», я потыкался туда-сюда и понял, что не умею сниматься у новомодных режиссеров. И в это безвременье меня Ступка зовет! Да еще три месяца меня уговаривает, а я боюсь, ведь 37 лет не выходил на сцену! А Ступка мудрый. «Ты, — говорит, — просто походи, осмотрись, почувствуй»... Вы не поверите, он сам за меня и заявление написал. Я говорю: «Покажи, как это делается», и Богдан сел и накатал.
Вот такое незаслуженное у меня счастье случилось. Ведь как много у меня грехов перед дочкой и сыном моими недолюбленными, женами бывшими, а Господь мне все прощает и посылает мне вдруг работу любимую в таком театре. Я здесь за год сыграл три больших роли в замечательных спектаклях и сейчас приступаю к четвертой, это же счастье великое для актера! Мне так интересно через столько лет вновь почувствовать сцену, меня так замечательно приняли в коллективе, я будто домой вернулся. И за что мне такое?
Все время каюсь и прошу — часто это уже только мысленно, потому что многих друзей нет на этом свете — прощения у всех. Иван Миколайчук не умел долго сердиться. Бывало, посмотрим друг другу в глаза, он улыбнется и скажет: «Ладно, старик»... Как-то он мне приснился... Я плакал у него на плече, и от тех слез мне было так приятно. Иван похлопал меня по спине: «Ничего-ничего, старик, все будет хорошо»...
Алла Підлужна, «Бульвар Гордона», 4 серпня 2009 року, №31
Дивіться також «Немеркнучі зірки». Лесь Сердюк