Выпускница нашей Школы Катерина Горностай о жизни в Киеве, Евромайдане, своих студентах и первом игровом кино. Специально для Razbeg.org с Катей поговорила ее однокурсница по Школе Алла Максимова.
Глеваха, Киевская область
Алла (вопросы)
Катя (ответы)
Дима, муж (приходит и уходит, варит брюссельскую капусту)
Кот со сломанным зубом (орет)
Кухня
Никто не знает, что ты делаешь, Катя. Все спрашивают, что ты сейчас делаешь.
Ничего не делаю. Не, ну. Что-то делаю, но это такое что-то: иногда есть хорошая девочка, она меня зовет фотографировать утренники. Не то чтобы утренники, это типа круче – почти театральные постановки. Один раз мы даже снимали этих детей в студии. Это для меня был ужас-ужас. Первая в жизни студийная съемка. Кошмар просто. Так это сложно, оказывается. Знаешь, когда ты в документальных условиях существуешь, это – как хочешь. Все само существует, все объекты, они расположены в пространстве, а ты просто ищешь между ними какую-то связь: притяжение, отталкивание. Ты ходишь по кругу, и оно все есть. А тут студия, пластиковое голое помещение. В нем стоит этот несчастный ребенок. И что делать? Как сделать так, чтобы в нем можно было что-то увидеть? Ребенок испуган, что с ним делать?
А так да, я безработная.
А если попросить «Представься, пожалуйста».
Не знаю. Горностай. Катерина Горностай, да.
Воспитатель.
Какой я воспитатель. (Поют)
Воспитатель.
Нет!
Подрастающего поколения.
Нет. Мне очень понравилось как-то, один мой знакомый – а мы тогда уже на ГогольFest программу делали – спросил: я слышал, ты какую-то школу проводишь? Я: не, не, я скорее сопровождаю. Потому что то, чем я занималась, это, действительно, «сопровождение».
Ты начала заниматься педагогической деятельностью. Там, там, сям: киношкола на киевском ГогольFest, Киево-Могилянская академия. Про что для тебя все это?
Ммм…. Ну про то, что. Не знаю. Мне кажется. Блин. Ну… Это ведь какая-то колоссальная энергия! Такая прямо серьезная. Хотя с другой стороны, она очень утомительная. Такая утомительная, просто ужас. У меня давно такого не было, чтобы я за один месяц дважды переболела, прямо так, прямо вообще. Потому что просто очень сложно. Плюс я еще очень переживала первое время. Что не смогу, что вот есть Школа Разбежкиной, а мы в Киеве как испорченные телефоны. И вроде бы я чего-то понимаю, и люди интересуются, но я – ну не могу, боюсь им не понравиться, в общем, все это вместе.
Мне мама рассказывала, что когда дети болеют – это потому, что они приобретают новый опыт. С температурой когда особенно. Когда температура очень высокая, это значит, что ребенок что-то выучил и он это переваривает, так сказать. И когда он переболел с температурой, он становится другим немного. Всегда. То есть каждая такая температура – это качественное изменение. Вроде что-то понял. «Люди врут», например. Понял. Переболел. И мне так же плохо было. Температура первый раз за несколько лет. Мне кажется, именно от того, что я переживала, что не такая как надо, и что могу не справиться. И когда меня попустило наконец-то, мне стало намного легче, вот действительно. Знаешь, вот мы смотрим какие-то задания, которые приносят нам студенты, и очень сначала было страшно: что ты ничего не сможешь сказать, не сможешь как-то направить. Но в итоге получилось, что ты все равно имеешь, что сказать. Сразу все видно. Ну и плюс понимаешь: какие люди, как с ними разговаривать. Со всеми надо по-разному, оказывается. Нельзя одинаково разговаривать.
И я поняла, что блин, это ведь хорошо, что у нас в Киеве есть теперь такое место, и если кому-то надо что-то спросить, посоветоваться, он может прийти и это сделать. И я не буду пытаться всем понравиться, это глупо. Я наконец-то это поняла. Стало легче. И сразу все пошло нормально, вошло в какую-то колею. Мы начали работать уже над фильмами, не просто над заданиями, и у людей поперло – заработало, в общем.
Ты еще в Могилянке [один из старейших вузов Украины] преподаешь.
Да, это магистратура у журналистов, и там совсем другая история. Другой характер вообще. Чем хорошо было на ГогольFest? Там люди сами к нам приходили. Они хотели именно о кино, потому шли к нам, был даже конкурс, думаю, потому что это еще и на площадке раскрученного фестиваля. А в Могилянке есть обязательный предмет в программе, называется «Документалистика», я к ним сама прихожу – и предлагаю как бы свои услуги. И чуваки, студенты, смотрят на меня и говорят: ну о’кей… То есть это вроде интересно, но это нечто, что разбавляет менее интересный фон. При этом курс документалистики там – это такой экскурс в доккино: какое кино может быть разное. Там нет вообще практической части. Моя задача – эту часть привнести. Вот они послушали на первом курсе историю документального кино, а на втором они должны весь год снимать фильм и в конце защитить его вместе с дипломом. У меня, когда я там же училась, ровно так и было. Но обычно это как бывает. Люди выбрали тему. Например, к весне. В начале мая сняли что-нибудь. И потом неделя осталась смонтировать что-то – это в лучшем случае. А бывает вообще, сняли за один день, на следующий день монтаж, на третий показывают. Ты понимаешь, какие там фильмы. Их нет. А мне бы очень хотелось, ну, чтобы в Могилянке был какой-то человек, который бы стимулировал их, разговаривал с ними об этом. О чем они хотят снимать, почему. Пробовать с ними думать. Они мало что понимают: куда, кого идти снимать. Чаще всего снимают каких-то людей, которые не герои, а природные явления. Это ошибка многих, по-моему, молодых документалистов, когда снимают не историю, которая с человеком происходит, а просто интересного человека, который занимается интересным. Он байкер, например. Или он делает дома духи. То есть это интересно больше по-журналистски. Но им кажется, что это уже кино. Мне хотелось бы вот об этом с ними поразговаривать.
Ну и конечно, самая главная вещь, чему нас Разбежкина учила: мотивация. Зачем я снимаю? Вот это самое главное. Все остальное не так важно. Ты должен понимать: зачем. Даже не понимать, а чувствовать, что это важно. И мне кажется, что ребята из киношколы нашей на ГогольFest – у нас, них, был показ в финале – они себе темы выбирали как раз потому, что они чувствовали, что это важно. Это их увлекало, реально интересовало. И люди, которые пришли в конце на показ – они это тоже чувствовали. Одна наша знакомая после показа подошла к нам и сказала: да, фильмы пока не готовые, конечно, но я понимаю, почему они снимали именно это.
Мы в киношколе как раз об этом и разговаривали. Смотрели Динин фильм (Дина Баринова, «Прощеный день), Лидин фильм (Лидия Шейнина, «Мама»), разговаривали: почему они это снимали, как снимали, как они себя чувствовали в этот момент, почему это получилось так, а не иначе, почему это нас тоже волнует? Мне легче говорить о кино на примерах. И вот знаешь, это их сильно трогало. Я показывала фильм Кащеева нашего (Александр Кащеев), про девочек, помнишь? Ну, про этих, красавиц. Которые силикон. (Смеется)
«Надежда, Любовь».
Да! Ну и короче, они посмотрели и потом эти вопросы: как он так смог? Так близко? А с фильмом Дины их больше всего поразило, что он не поддается никакому описанию. Он заходит сразу очень глубоко, он не повествовательный, не нарративный, но он берет тебя, подымает как бы, что-то в тебя кладет и ставит на место. И это так…
Катюха. А что тебя волнует? Что волнует тебя вот?
Не знаю. (Пауза) Я не знаю, как это сказать. Что, меня, волнует.
Игровое кино начало тебя волновать.
Ну… Тут… Просто не важно ведь, какое, игровое, не игровое. Оно ведь не важно.
Не важно.
Ну то есть не то чтобы. Оно, кино, меня просто волнует! (Смеется)
Кино.
Да. Понимаешь, для документального кино надо очень сильный возбудитель какой-то – ну, мне. Разбудить в себе что-то нужно. У меня есть темы, которые я просто не могу трогать пока. Пока не собираюсь трогать. А что делать, пока ты не можешь? Пока нет возбудителя? Все равно же есть вещи, которые очень завораживают в жизни, их не снять документально, но хочется показать. Потому появляются какие-то такие штуки.
Дима: Ну что? Четыре часа, значит?
Катя: Мы разговариваем.
Дима: А вы есть не будете?
Катя: Нет.
Дима: Понятно.
Уходит
Катя: Мы сделаем тебе скоро еду!
Дима со второго этажа: Хорошо!
Никто не знает про твой игровой фильм, Катя.
Так и не узнает, наверное! (Смеется)
Давай расскажем. Игровое кино, «Away».
Так а чего тут рассказывать? Ну, как-то раз у нас с Димой был очень смешной разговор. И когда он закончился, мы поняли, что это, блин, очень киношная штука. Но мы это не сняли. Хотя сразу, конечно, подумали, что было бы классно это записать – текст, реплики. И записали. Потом оформили это в какую-то вроде структуры короткометражного фильма, придумали концовку. И – всё. А потом как-то так случилось очень волшебным образом, что собрались разные люди. Они все смогли в один день. И мы просто взяли и сняли. Вот. Всё.
Документальное – это просто брать и снимать. Вот когда тебя повело туда куда-то, когда тебя нашел герой, или ты его нашел. Остается только снимать — и все, получать удовольствие от того, как жизнь разворачивается. Если знаешь, о чем это кино получится, как, какая форма, конечно.
А вот с игровым, там все чуть сложнее и проще одновременно. Я столькому научилась, пока мы снимали. Пустяковый же фильм, ну блин, один кадр! Но мы так много поняли: я, наш звукорежиссер, девочка, с которой мы очень подружились. Мы реально много поняли: как реальность восстанавливать, как лучше снимать, про звук. Этот звук – они делали его месяц. Это магия какая-то для меня. Там на самом деле 10 дорожек, Алла! Для того чтобы сделать атмосферу этой комнаты, все вот эти поезда, которые там не видно но слышно.
Так вот сложнее, потому что ты не с реальностью работаешь, а с какой-то субстанцией, которую нужно превратить в реальность, чтобы получилась «правда», хотя бы твоя собственная. В этом смысле в доке — ты никуда от реальности не денешься, она будет правдивой в любом случае. А проще, наверное, то, что док требует колоссальной энергии во время съемок и времени. Игровое занимает много времени на стадии подготовки к нему, но снять можно довольно быстро.
Ты сняла кино, но никто его не видел.
Ну, мне сначала хочется посмотреть, как фильм вообще, работает или нет. Для этого я обращаюсь к разным людям. Которых просто прошу посмотреть и потом поделиться со мной. Тебе вот отправила, Марине Александровне. Ну… Мне бы хотелось куда-то его дальше отправить, конечно, на фестивали, потому что это очень интересно как опыт. Но в Украине его, например, не взяли на самый большой кинофестиваль у нас, на «Молодость». Хотя больше всего мне хотелось бы поговорить о нем дома.
Дома?
Дома, в Украине. Ну, поговорить о фильме с людьми, которые бы его посмотрели. Можно сделать показ, конечно. Но это не совсем то. Это не профессиональная площадка. А мне было бы интересно поговорить об этом фильме ну… с людьми, которые смотрят кино.
То есть тебе важно не только снять, но и говорить потом о том, что сняла.
Ну да. Ну да! Просто блин, ну это же лично для меня проблема – та, что в фильме этом. Я не могу на эти вопросы ответов найти. Что делать, когда влюбленность заканчивается? И начинается ли что-то другое после? И стоит ли нырять в новые влюбленности, пренебрегать старыми, но крепкими связями, которые теперь строятся не на страсти, но на доверии зато всецелом друг к другу? Но страсти-то нету, химия закончилось, а как же «в омут с головой»? Нету ответов. Я точно знаю: эта ситуация по-любому есть у людей. Она, кстати, есть и у тех актеров, которые у нас снимались. Это их история. Причем так странно получилось, там даже по тексту совпало. Там есть такая фраза: «а я вот скоро все равно уеду», это говорит героиня. А актриса наша действительно через три дня уезжала, Вика – она уезжала на полгода. А ее партнер и по площадке, и по жизни — остается. И они вместе уже много лет. И много времени порознь. И нежность осталась, это даже в кадре проявляется само собой, но нету влюбленности. Это прямо их ситуация! Это ситуация многих людей, это ситуация многих людей моего возраста. Этот вопрос, блин, он меня правда сильно волнует. Что делать?! Есть же разные способы выходить из этой ситуации. Можно изменять. Можно переходить от одного партнера к другому. Мне интересно, почему люди выбирают эти разные варианты. И правильного ответа – нет. Но мне интересно попробовать четко сформулировать вопрос. Это меня тревожит. Конкретно меня это сильно тревожит сейчас.
Я этот фильм еще никому не показывала, я не сидела в зале, не видела, как люди на это реагируют. Я не знаю, будет ли это мне, например, более страшно, чем «Между нами» показывать – или менее. Я не понимаю. Мне кажется, что менее. Все-таки это больше дистанция. Если «Между нами» – это прямо те люди, которые оказались в непридуманной ситуации, то здесь — хоть ситуация тоже настоящая — это уже сыграно, это уже дистанция побольше, такая уловка. Это обо мне, но и не только обо мне уже, ведь каждый, кто был там, на площадке — принес туда что-то свое.
Легче?
Легче. Хотя все равно, что бы ты ни делал, ты в этом будешь, ты никуда от этого не убежишь, тебя видно. Это как у нас в киношколе на ГогольFest: люди снимали – и они снимали фильмы, такие же, как они сами. И это так вообще… восхитительно наблюдать.
Когда я снимала дипломный фильм, кстати, мне казалось: блин, как круто делать мультики, самое простое и защищенное из кин, в смысле совершенно иносказательное. Сидишь дома, рисуешь, никуда не ходишь, никого не видишь.
Дима: Не выходишь ни из какой зоны комфорта.
Уходит
То есть ты из себя вынимаешь что-то – и вдыхаешь в этот свой мультик. И это самое легкое как будто бы! Хотя ты все равно туда не сможешь не вложить какие-то вещи, которые люди потом прочитают про тебя. О тебе прочитают. Как Разбежкина говорила, прямо вот она это говорила, я очень запомнила — о том, что герой документального фильма не может быть абсолютно не похож на тебя. То есть он может быть совсем другим человеком, но у вас должен быть какой-то общий опыт. Иначе ничего не выйдет. Иначе как: иначе выходит, что ты очень боишься о себе рассказывать, если ты ищешь очень не похожего на себя героя.
Получается, документальное кино все-таки самое сложное.
Самое, по-любому. Документальное кино самое беззащитное для автора.
Катя, расскажи про «Между нами», показали ли его в Киеве, все спрашивают. Показали ведь на самом большом экране у вас, на «Молодости», расскажи.
Это был следующий этап: Киев. Мне казалось, это еще одна часть терапии, мне казалось, что чтобы вообще отпустить это все, я должна его показать там, где он сделан. Потому…
Дима: Я вас перебью. А давайте вот это сварим и зальем потом яйцом? Типа омлет вот с этим. Интересно?
Катя: Да, это интересно. Сделаем.
Дима: Да не, я ничего ж, вы пока можете говорить, а оно может само вариться.
Катя: Ты уверен, что все? По-моему, надо половину сделать, там много.
Дима: Даже треть!
Катя: Не, не пересыпай сюда.
Дима: Короче, все. Говорите.
Катя: Говорим.
Я же тебе рассказывала, как это было на «Молодости»? Как этот фильм сорвался на показе? Не рассказывала?! Это было самое смешное, конечно. Я так сильно боялась. Я нигде не афишировала показ. Я нигде никому не говорила, чтобы не пришли какие-то люди, которые могут, знаешь, прийти специально… Хотя это тоже такая, знаешь, уловка для совести. Потому что они все равно же пришли на разные показы другие. «Между нами» много раз потом в Киеве показывали. То есть все равно в итоге все люди, которые не должны были его увидеть, его увидели. Ну вот. В Киеве это был кинотеатр «Киев» на Молодости, огромный зал, там украинский блок показывали. И вот он идет, я вжимаюсь в кресло. Проходит половина фильма ровно, 12 минут, и… фильм прекращается, начинается следующий. Я поняла, что все: самое страшное, что могло случиться, случилось. Ну в общем я иду наверх к техникам, каким-то чудом я взяла с собой жесткий диск. И потом, когда заканчивается блок, фильм снова ставят, с самого начала. Но поскольку блок закончился уже формально, ползала встает и уходит. И это для меня было как бы… пиздец вообще. Ну представь. Я сидела с краю у дверей на ступеньках, чтоб уже не идти в зал, когда вернулась от техников – а люди шли, шли. Минуты две они выходили в темном зале. Это было вот так прямо… жесть.
Твой второй фильм, дипломный, «Уроки вождения» про папу, никто не видел почти что.
Ну да… Ну да. Знаешь, мне нравится мысль, что люди – как река. Они были одни – стали другие. И постоянно меняются. Фильмы нельзя сравнивать – фильмы одного режиссера между собой. Потому что это глупо. Как можно сравнивать фильмы человека, который тогда был таким, и сделал такой фильм, а сейчас он другой? И говорят часто, знаешь: блин, старик, ты такую фигню снял, как ты мог, ты же так круто в прошлый раз сделал? Нельзя так делать, нельзя. Я тоже меняюсь, Алла. Хотя я вот это говорю, как будто защищаюсь, потому что сама как раз сравниваю свои фильмы между собой.
А про «Уроки вождения». Понимаешь, для меня он значит намного больше, чем для тех людей, которые его посмотрели или посмотрят. В десятки раз. Я понимаю, что должно быть так — фильм отдельно, я отдельно, но я понимаю это головой, Алла. Это как бы… мне больно. У меня не получается никак отделиться. То есть я когда его смотрю, я все равно переживаю каждый раз все, что тогда происходило. Так же и с «Между нами». Конечно, каждый раз меньше переживаешь, но сейчас я его почти не могу уже смотреть, потому что мне не хочется больше возвращаться в это состояние. Мне не хочется больше вводить себя в это, а фильм же вводит, он затаскивает, понимаешь?
А «Евромайдан» ты можешь смотреть? Сейчас, спустя год почти?
Ну, с «Евромайданом» немного другая история, потому что все уже просто очень устали, там очень интенсивный эмоциональный материал. Он как бы немного не о тебе, но и о тебе тоже. Потому что я же помню, как там было. Меня очень сильно трогает один кадр, когда эпизод про студентов у суда, когда подбегает девушка к толпе и кричит: ему дали, ему дали домашний арест!!! И такая истерика у нее от радости, что получилось, что они стояли под этим судом и вот, получилось — на предыдущем заседании суда дали месяц СИЗО, а сегодня — домашний арест, это победа!.. Алла, там был дикий мороз, просто дикий мороз. Мы все мерзли ужасно, и какие-то люди приезжали на машинах и отогревали нас, выносили чайники, термосы — люди, которые жили там рядом, это просто жилой район. А вот эти чуваки, которые с флагом на доме? Это общежитие Консерватории. И они вывесили флаг и играли для студентов, которые стояли перед судом. Они не знакомы, это разные студенты. Но одни могли играть для других! А те могли кричать через окно задержанному Андрею «Андрей, кино ждет!», например. Это ведь студенты режиссерского были там за решеткой.
С улицы приходит бездомный кот, орет
Боже, он сломал зуб, представляешь? Я не знаю как, я не знала, что с ним, я думала, он подавился, хлебом пыталась его накормить. А потом мы его уже как-то взяли, Дима за лапу взял, я открыла пасть, и поняла, что у него… Причем такой зуб еще сломан, обычно они не ломаются, клык. Ну в общем, он так переживает сильно. Возьму его, пусть посидит.
Он наверно съел какую-то мышь костлявую очень.
Я не знаю, как он так умудрился. Он же молодой кот, чего он так? (Кот орет) Да я знаю, да, но чего делать-то? Ну терпеть надо, пока заживет. Есть жидкую еду.
Жидких мышей.
Так да. С «Евромайданом» понимаешь как, этот материал… Я не знаю, какую форму для него выбрать, чтобы сделать кино. Потому что мне хочется, чтобы фильм был ценным не только потому, что он снят именно на Майдане, именно во время событий, а потому что он о чем-то рассказывает. Я сейчас думаю над этой формой.
То есть пока есть альманах, а кино – нет.
Ну да.
А альманах приедет к нам. В Москву. На Артдокфест.
Приедет, да. То есть это тоже был такой способ на Майдане быть. Ну, снимать там. Я не думала, что я из этого буду делать какое-то кино. Просто мне хотелось это зафиксировать, и единственное, как я могла это сделать – я просто снимала. И это вот ошибка таких людей, как я. То есть Лозница – он знал, что он сделает из этого кино. Он сразу знал. Он пришел на Майдан и сразу выбрал характер съемки. У него же фильм такой… он сразу хотел трехплановость, эпичность, широкий кадр. Я когда смотрела первый раз, я подумала: блин, почему никто больше не догадался так снимать? Больше никто на Майдане так не снимал. Этого не видишь глазом, когда ты там находишься. Ведь все равно, как и любой человек, ты смотришь в основном портретно: люди смотрят на людей. Отдельные какие-то диалоги, отдельные взаимоотношения. А Лозница хотел иначе: суперширокий угол, как на той картине, «Гуцульське весілля» , которую мы с тобой [в Национальном художественном музее] видели.
«Гуцульське весілля» Для меня это было удивительно, посмотреть на это, я так никогда Майдан не видела, как у Лозницы в фильме. И это дало ему возможность собрать снятый таким образом материал в структуру. Там, мне кажется, фильм математически собран, очень грамотно. Там грамотно все смонтировано, чтобы ты с этими склейками вдыхал-выдыхал. Они длинные, там кадр по 2-3 минуты, но ты успеваешь все просмотреть, понять, что происходит, и начинается следующая история. У него трехактная структура, самая простая, то есть вот віче — вече… Начинается фильм с паттерна из голов. Потом во второй части все начинается снова с этого паттерна, в другое время суток и погоду. Опять люди стоят на площади, и головы, головы, головы. Потом снова. И третья часть, когда начинаются все эти события, и снова головы. И в конце те же головы на Майдане – и похороны. Все это собрано в четкую структуру. Режиссер пришел на Майдан и понял, что он будет делать фильм из широкоугольного полотна – и понял, каким образом будет делать. Кстати, ему даже не требовалось самостоятельно снимать. Большую часть этого фильма снимал наш украинский оператор. Получил от режиссера задание и снимал.
Был второй способ снимать на Майдане. Так, как снимали – я так подозреваю – наши ребята из Москвы, так, как снимали бы наши однокурсники, как снимала Беата [Бубенец]. Это когда у тебя есть один герой, и ты этого героя проводишь сквозь все события, которые происходят на Майдане. Ты через него смотришь на то, что происходит. Он – твой герой. Или ты герой вместе с ним. Вы – герои. Мне кажется, это другой вид документалистики, не такой эпичный, но более интимный зато. Сразу события становятся тебе близкими.
Это твой путь?
Нет, это не мой.
А твой?
А мой – это просто приходишь на Майдан и офигеваешь. (Смеется) То есть такие, как я – они самые бедные в киношном плане, они не могут ничего сделать из этого материала. Он какой-то весь разношерстный, разномастный, в каждом эпизоде разные герои, разные эмоции: какие-то всплески, падения. Мои эмоции, которые были на Майдане. Мой материал абсолютно неорганизованный, для того чтобы его организовать, нужно придумать форму. Форма альманаха — самая простая. Потому это самый распространенный сейчас способ изготовления фильмов с Майдана такими вот горе-режиссерами, как я. Которые не знали, что они будут с этим материалом потом делать. Просто шли туда. В альманахе, который приедет на Артдокфест, моих – два кусочка, про Ленина и про Машу.
(Кот дерет кофту) Очень больно, очень больно, очень больно, ну правда больно. Ай-ай-ай. Ай. Ай. Господи ты моё!
Я хотела спросить еще про ту вещь, которую ты мне вчера говорила, про то, что ты мечтала бы сделать вместе в том числе с Наташей Ворожбит и теми, кто делает в Киеве «Дневники Майдана», школу, не школу, что? Соединить документальное кино с игровым.
Ой, Алла, мы с тобой будем вести сейчас беспредметный разговор. Ну пока нет ничего, это пока без, без…
Давай мечтать, Катя, это идея, просто идея, но она нам нравится.
Знаешь, тут такая дурацкая вещь: это все оттого, что мне хочется самой этому научиться. Я ведь многих вещей не умею. Драматургия, например…
Вот смотри, у Марины Александровны офигительная школа. Но многие ее ученики переходят из документального кино в игровое, хотя, и Разбежкина всегда об этом говорит, начинать лучше с документального метода. Чтобы просто понять, как устроена реальность, как ее упорядочить, как найти форму для фильма. Этого больше всего не хватает молодым режиссерам игрового кино, во всяком случае, в Украине это большая тенденция. То есть человек берется снимать игровое кино, но рассказывает не про реальность, а про какую-то придумку, и это все выглядит пластиково-пластиково. Ты не веришь в то, что может быть такой человек, не веришь в то, что он может говорить такие слова, в то, что все это так происходит. Нет правды в этих фильмах. Там есть просто анекдот. Знаешь, такие фильмы у нас: чувак, например, не ест мясо. А его девушка ест мясо. А папа этой девушки работает на свиноферме. И в общем, папа этой девушки вместе с его мамой приезжает знакомиться с ними обоими: этой девушкой и ее парнем, который не ест мясо. И вот такая коллизия между ними разворачивается. Они очень сильно ругаются, потому что отец не понимает, как это зять не будет есть мясо? Что это за мужик?! Дилемма ужасная. Все это заканчивается тем, что родители уезжают, девушка их догоняет, пытается как-то их примирить. И в то время пока она уходит, этот парень решает-таки попробовать мясо. Она приходит домой, а он там сидит, как дикий человек, с куском мяса во рту, и жует его… Чем больше я смотрю таких фильмов, я не понимаю, зачем это кино вообще. Мне кажется, это именно от того, что у людей нет опыта обращения с реальностью никакого.
И я вот тогда подумала: было бы очень интересно попробовать сделать такую штуку, где можно будет учиться по методу Марины Александровны — работать с доком, думать над мотивацией кино – кто твой герой, почему, зачем, о чем кино, все вот это. Но отдельно говорить об этом еще и в ракурсе игрового кино. Плюс еще попробовать работать с людьми, которые конкретно занимаются построением драматургических штук, чтобы можно было из этого сделать игровой сценарий, и потом кино. Наш киевский драматург Наташа Ворожбит, наш Андрей Май… Я была так рада, Алла, когда я их встретила, еще тогда, на «Дневниках Майдана», честно. Это было впервые, когда я поняла: в Киеве можно жить! Потому что до того у меня было дурацкое чувство: у нас нет в Киеве никого, а как все это начинать, если никого нет? В Москве понятно: есть все мы, которые выпустились, можно друг с другом разговаривать, есть Разбежкина, есть Театр.док, есть Артдокфест, есть Костомаров с Расторгуевым – все эти люди есть, и они все вот об этом. И тут я встречаю во время Майдана Наташу, Андрея, всех остальных и думаю: ну ни фига себе! Я так обрадовалась тогда.
Ну а после киношколы ГогольFest у нас стало больше людей, которые про доккино, «наши». Ну, мне так хочется думать. Пока шла школа, я всем говорила: ребята, мы сделаем наш показ, ваши работы work in progress, а потом все должны обязательно доделать фильмы, надо это сделать обязательно и податься весной на киевский DocuDays! Мы должны успеть! Блин, я прямо представила кого-то из наших, выходят на сцену представлять свои фильмы, знаешь! Которые они сняли у нас в школе. Ой, я думаю, это будет круто. Мы такие все придем на DocuDays, огромный зал в Доме кино, я так мечтаю.
Последнее. Расскажи еще про киноклуб. Вы в Киеве открыли свой киноклуб.
Ну, я просто задумалась и поняла, что многого не видела из того, что у нас уже было сделано в Украине. Кто-то сделает фильм, и если он хороший, он начинает ездить по фестивалям. И тогда к нему нет никакого доступа. Потом проходит время, фильм теоретически должен быть в Интернете, но он не появляется: или авторы не хотят-не могут, или с авторскими правами проблемы. То есть фильм есть, но его нет. И тогда мы с моей подругой Викой Хоменко решить организовать киноклуб. Чтобы у нас было расписание, чтобы мы от него зависели, чтобы мы знали, что каждую неделю нам нужно искать автора и фильм, который нам было бы интересно посмотреть самим.
Но вообще основная идея у нас была даже не в киноклубе, а чтобы сделать в Украине интернет-платформу которая была бы что-то вроде Кинопоиска, где были бы все наши режиссеры с их старыми фильмами, которые можно посмотреть. И их current projects: синопсисы, например. Там была бы доска объявлений, и можно было бы найти себе оператора на проект, или закинуть друг другу денег через Webmoney, обмениваться опытом всячески.
Это уже есть?
Нет. У нас нет денег. Но это есть на бумаге. Мы написали концепцию, расписали проект. Но киноклуб – тоже уже классная связь. К нам приходил на открытие Максим Васянович с фильмом «Мама умерла в субботу на кухне». Он сказал: очень классно. И мы его фильм повесим в нашей он-лайн библиотеке, он там будет. Фильм, кстати, хороший очень, был на Артдокфесте, победил на «Молодости» в 2009-м, кажется.
Дима: А вы не сняли с огня, нет?
Катя: Нет.
Алла: Все? Пропало?
Дима: Наполовину!
Катя: Че, пригорело даже?
Дима: Да не, ну вы же…
Катя: Да все равно будет вкусно.
Катя, а что самое главное, вот, про Школу Разбежкиной для тебя? Ты закончила. Ты вернулась в Киев.
Самое главное про Школу Разбежкиной? Ну… (Идет в ванную, моет руки) Меня так обветрило на морозе. Отморозила я просто руки. Я не знаю, что главное. Ну, знаешь, главное – это, типа, где б я была, если б я там не была! Вот что главное.
Дима с кухни: Может, три яйца?
Катя: Три яйца? Три яйца.
Для меня это был огромный опыт вообще. Просто потому, что я еще первый раз в жизни сама жила. Сама понимала, как мне жить, знаешь, как и что есть, я была без денег почти. Блин, очень сложно было. Реально, очень. А знаешь, моя мама сказала такую фразу. Она ходила на наш показ, в школу на ГогольFest. Мы потом встретились, и она говорит: «Я хожу и целый день думаю одну вещь. А может, все это, что у тебя было, все эти треугольники, все, что тебя заставило уехать из Киева в Москву, может, это все конкретно было именно для того, чтобы сейчас все эти люди из гогольфестовской школы смогли что-то сделать и показать?» Это очень интересная мысль. Но честно говоря, как бы там ни было — я просто очень благодарна, что все так случилось. Мне необходимо было тогда уехать, и я уехала именно к Разбежкиной.
Кастрюли
Дима: А вы на время смотрите, да?
Катя: Нет. А что?
Дима: Без двадцати пять.
Катя: А в котором часу поезд?
Алла: В семь.
Дима: В семь! Сейчас поесть и уже выбегать.
Катя (коту): Ну не впивайся, не впивайся, не могу я больше, не могу, я больше не могу.
Текст – Алла Максимова, razbeg.org