«Плем’я» Майдану
24.09.2014
Алексей Радинский, nvua.net
Речь идет о фильмах «Племя» Мирослава Слабошпицкого и «Майдан» Сергея Лозницы. Общего между ними больше, чем может показаться на первый взгляд.
Сразу после премьеры «Племени» на Каннском кинофестивале критики увидели в картине множество параллелей с революционными событиями в Украине. Утверждалось, что Слабошпицкий показал нам героя, воплощающего все болезни украинского общества: униженный, забитый, доведенный до отчаяния персонаж, который вымещает невозможность воплотить свою мечту диким и иррациональным взрывом насилия. Такое прочтение не только несправедливо к самому фильму, но и показывает полное непонимание недавно случившейся революции. Глухонемой подросток, который втягивается в банду товарищей по несчастью и в конце концов мстит им за унижение с помощью тупой, безнадежнойжестокости – это явно не тот образ, который мог бы хоть как-то представить украинский Майдан. Но сама бессловесная форма фильма «Племя» (которая является прорывом в языке кино) может сказать нам об украинском восстании больше, чем десятки художественных образов Майдана. Историческую актуальность фильма Слабошпицкого проще понять, если сопоставить его с еще одним недавним прорывом нашего кино – фильмом Сергея Лозницы «Майдан».
И «Майдан», и «Племя» сняты монотонными длинными – по несколько минут – планами. В обоих случаях мы видим бедную, унылую, но чрезвычайно реалистичную картину современной Украины (несмотря на то, что жанры совершенно разные: «Племя» - это игровая камерная драма, а «Майдан» - эпический документальный фильм о народном восстании). Но главное – то, что в обоих фильмах показаны сообщества людей, не имеющих возможности непосредственно выражать своих желания, мысли и потребности. В обоих случаях (и сообществу глухонемых подростков, и сообществу протестующих на Майдане) приходится использовать суррогатный язык, язык-посредник. Оба сообщества по-своему немы – в прямом смысле (в фильме «Племя»), или в смысле политическом (в фильме «Майдан»). И в обоих случаях это приводит к эскалации насилия.
И, «Племя», и «Майдан» - это фильмы о языке жестов. В первом случае персонажи не просто говорят на языке глухонемых, но и прибегают к разнообразным жестам, напоминающим ритуалы – при посвящении в банду, испытании новичков, да и вообще при ежедневной рутине. В фильме «Майдан» мы тоже видим, как восставшие люди фактически говорят с властью, против которой они выступают, на языке символических жестов. К таким жестам можно отнести изобилие стихийного народного творчества на баррикадах, непрерывное исполнение гимна и народных песен, бесконечные речи со сцены и вездесущие религиозные ритуалы, не говоря уже о марафоне из политических маршей, акций и флеш-мобов, которыми занимали свое время участники Майдана. Можно даже сказать, что на языке жестов разговаривали с властью и участники радикального противостояния на улице Грушевского. Как еще описать нескончаемый поток взаимных атак, камней и коктейлей Молотова, сооружения катапульт и так далее, учитывая, что ни у одного из этих действий не было шанса хоть как-то нарушить статус-кво?
Протестующие на Майдане вынуждены использовать этот язык жестов (а потом – и язык насилия), потому что у них не было возможности говорить с властью на собственно политическом языке. На языке четко сформулированных программ, требований и постулатов, которые отражали бы их коллективные интересы чуть более адекватно, чем возгласы «Україна понад усе!” или “Зека – геть!”. Этот политический язык будто отнялся, как может отняться язык у человека, пережившего глубокую травму и потерявшего дар речи.
Мы не знаем, почему персонажи «Племени» потеряли речь - кто-то наверняка из-за врожденного недуга, кто-то, возможно, вследствие психической травмы. Но мы вполне можем понять, почему немы герои фильма «Майдан». Почему, вместо непосредственной политической борьбы, они на протяжении всего фильма предаются ритуальной жестикуляции. Сначала их политический язык атрофировался – этому способствовали долгие десятилетия советской имитации народовластия. А потом он был окончательно утерян в результате тяжелейшего социального стресса, пережитого с наступлением независимости.
Отсутствие этого языка – главная причина того, что общество удалось довести до того состояния, выйти из которого можно было лишь путем восстания на Майдане. Помочь нам вновь обрести политический язык теперь, после Майдана, должно в том числе наше кино.