Володимир Тихий: «У нас знято, як вони піднімають рушниці, як летять гранати в камеру...»
20.02.2015
Володимир Тихий про творче об'єднання #Babylon'13, зйомки Революції Гідності та розслідування вбивств героїв «Небесної сотні».
«ДУСЯ»
Кинопроект #Babylon'13 родился вместе с революцией на Майдане. Его короткое видео «Prologue» было записано на Михайловской площади 30 ноября 2013 года – в ночь разгона студентов. Тогда все еще только начиналось. И #Babylon'13 пошел за событиями вслед. Их работа сейчас ценна не только как творчество, но и как огромный материал для расследования. Как это было? Мы говорим с руководителем объединения Владимиром Тихим.
- Владимир, мы все думали, что у нас люди не готовы к тому, что в наше время в нашем городе такое может случиться. Но вдруг - как только это стало надо – все вышли на улицу. Точно так же вдруг оказались готовы вы - как документалисты.
- Понимаете, осознание того, что происходило, пришло позже. События развивались настолько интенсивно, быстро и неожиданно, что мы просто реагировали на них. Если бы это было в привычном состоянии, когда кто-то собирается снимать социальные фильмы, он ищет свои темы, формы, художественное воплощение, какого-то своего зрителя. В нашем случае все эти поиски происходили вообще незаметно в силу того, что это происходило моментально. Сегодня мы собрались, а завтра уже революция. И уже мы эту революцию снимаем, ищем наиболее драматичные и оптимальные варианты воплощения и варианты доступа к зрителю. По сути своей, я думаю, мы были готовы к этому - но об этом еще не знали. Практика показала, что да, раз это случилось.
- У вас первый такой общий сбор произошел на Михайловской площади?
- Да, на Михайловской. Нас было человек семь-восемь, мы были знакомы, мы общались по этому поводу еще на студенческом майдане, тогда еще были другие мысли - а что я могу сделать, чтоб это было интересно. До разгона студентов люди творческих профессий так или иначе больше думали о своей биографии (ну по-честному, скажем так), а не о какой-то составляющей себя лично в общем потоке событий. А уже когда это случилось, это моментально повысило ставки, и уже думать, что я сейчас сделаю такой фильм, вот он будет на фестивалях, я сделаю карьеру - оно все ушло на задний план, и это очень помогло. И моменты, связанные с тем, чтобы заработать деньги, ушли, и без этого все стало легко. У нас первого декабря, когда было первое вече, уже пять операторов его снимало.
- И вы уже знали, что это и есть ваша команда?
- Да команда уже была, она работала, но это все спонтанно происходило, мы не формулировали «вот мы команда», эти вещи происходили именно так, что как будто по-другому и быть не может.
- А как снимали эти пять операторов – были какие-то точки?
- Ну мы, конечно, думали о точках, но по факту получилось так, что ситуация сама разворачивалась, и никто не знал как. В теории понимали, что люди соберутся возле памятника Шевченко и куда-то должны будут пойти. А может и не пойдут. Наш оператор Юра Грузинов оказался в самой гуще событий, он вообще залез на эту елку и снимал сверху, как эту елку разбирали, вешали флаги. А потом и на трактор умудрился успеть, хотя там же снимало еще несколько человек.
- Трактор этот уже был провокацией? Я помню такое чувство облегчения: вот приехал трактор, сейчас увезет эту елку…
- Я не знаю. Понимаете, у нас в данный момент уже существует психология посттоталитарного общества. И у нас примитивно-обобщенная схема социальной структуры. Общество очень многогранно. Существуют крайне правые, крайне левые, и в принципе и те, и другие заинтересованы в максимальной эскалации. На тот момент я еще помню Правый сектор не существовал, и некий был расчет устроить эскалацию… По сути, если б была какая-то политическая сила, которая могла бы по-настоящему взять ответственность за происходящее, смена власти могла произойти в тот же день. Представьте себе такие события в более-менее стабильном государстве Европы, когда миллион местных жителей приходит к президенту и говорит «пошел на фиг». Он уходит просто вечером, это вообще не вопрос, как он может руководить страной, когда такие вещи? В нашем случае, понятно, что этого не случилось по ряду причин. И как я понимаю, по всем этим рассказам людей, приближенных к Януковичу, он вообще серьезно не воспринимал это. По факту он не боялся до последних минут. Нет, он как человек, скажем так, осторожный, сразу же начал вывозить какие-то камазы денег и ценных предметов из своего Межигорья, но по сути в опасность себе как президенту страны он до конца всего этого дела не верил. Он до последнего почему-то предполагал, что он имеет дело не с созревшим для изменений обществом, а с Яценюком, Турчиновым, Тягнибоком, он все это вообще ни во что и не ставил. А Юля Тимошенко как главный враг спокойно сидела себе в тюрьме.
- 18 февраля в вашем фильме «Небесная сотня» еще есть такие планы: хорошая погода, все будет хорошо - это думали люди, а как думали вы тогда?
- До этого буквально за неделю был менее масштабный такой рейд по тылам силовиков, там порядка семи тысяч самообороновцев, они пошли, пугались, постучали по щитам и вернулись обратно на Майдан. И собственно говоря, я, честно говоря, думал, что так оно и будет. Что эта «мирна хода» закончится тем, что в лучшем случае будет небольшая эскалация, но опять же к вечеру все будут на своих позициях. Помните, была такая история, когда строили баррикады на Шелковичной, Кличко лично боролся тогда с тем, чтобы их не ломали? Я думал, что и это тоже будет как бы способом спустить пар масс, которые уже устали от этой неопределенности. Я не думал, что это перейдет в противостояние.
Во-вторых, я вам могу сказать четко, что все почему-то были уверенны, что наши ребята, которые являются там сотнями самообороны, на самом деле, только дай им возможность, разнесут на фиг весь этот силовой монолит. Но оказалось, что хоть в принципе их там было немало, на самом деле этих персонажей было очень много -силовики, внутренние войска, беркут. Они на самом деле собрали все, что могли. Все работоспособные части. В основном, это провинция, потому что, как правило, мне рассказывали ребята с беркута, что на самом деле наш беркут киевский - это полный отстой. Потому что нормальный человек не будет за 3 тысячи гривен работать в Киеве на такой работе, это только те, которые нигде не пристроились. А приезжает когда харьковский беркут – это такие здоровые дядьки со стержнем, когда человек в себе уверен. То есть они собрали все, что могли собрать. И еще важно, чтобы были какие-то руководители….
У нас сейчас некое дежавю происходит на фронте: существует четкая уверенность, что мы можем победить, и нет, как того же 18 числа, четкого руководства, когда люди говорят, вот здесь стоять, сюда не идти, здесь будет подкрепление - какой-то стратегический план действий. Потому что воля к победе у отдельно взятого патриота не делает погоды на понимании войны в общем.
- Как вы отбирали истории для фильмов?
- Не отбирали мы истории, снимали все что происходило. То есть по факту у нас были теоретические планы.
- Ну, например, в «Небесной сотне» есть отец, который рассказывает о погибшем сыне. Там еще такие жуткие слова «Я вірив, що я його зможу прикрити собою, але там був реальний бій, а в реальному бої неможливо знайти один одного».
- Ну это ж снималось уже с учетом того, что мы будем делать фильм для «1+1».
- Вы в принципе довольны этими фильмами?
- Да мы молодцы! Сделать столько фильмов за пару месяцев!
И то, что нам получилось сделать с «1+1» это вообще единственное, что у нас получилось сделать с нашими телевизионными каналами.
- Помните, в какой-то момент власть называла разгон майдана антитеррористической операцией, потом появилось слово Ато, тот же термин, который перенесли на восточный фронт. Как вы относитесь к этим терминам - где война, где АТО? Ваши ощущения
- Понимаете, это в принципе термины. Они не отражают того, что вообще творилось. Антитеррористическая операция проходила, как она должна была проходить согласно каких-то разработок - это то, что происходило 18 числа. То есть по факту часть силовиков подразделения «Альфа» четко заходила в Дом профсоюзов. У них там были группы с оружием, они занимались тем, что они должны были там ловить террористов, бороться с террористами. Но это была силовая операция по вытеснению протестующих. То, что там были люди, которые стреляли – опять же непонятно, кто эти люди до сих пор. Все равно как бы существовала какая-то сила, которая в данной ситуации нагнетала ситуацию до полного какого-то кризиса, когда уже сама идея майдана была уничтожена в силу физического вмешательства. Вещи, которые там происходили, уже не контролировались властью…
- Вы хотите сказать, что это была «самоволка»?
- Вот эти контратаки, когда силовики то доходили до Крещатика, то потом оттягивались назад, это все абсолютно, как мне рассказывали, просто была четко накачка. Они там в ужасе находились, причем не один месяц – было нервное истощение и желание как-то себя освободить от этого - оно естественно, провоцировало насилие еще больше. И вот на это были многие моменты рассчитаны, потому что естественно, отдавать приказы сверху опасно. Сейчас, вы ж поймите, концы очень сложно найти, потому что это большая цепочка. То есть формально эти вещи как разгон студентов это была такая «ходовочка», когда нажимается на мера, давится, вот ты должен поставить елку, мер должен издать приказ, что он не может поставить елку, потому что мешают, отдельно насылается на силовиков приказ «обеспечить». И вроде, никто не виноват, и все занимаются тем, что елку устанавливают, и при этом все покалечили молодых людей, понимаете?
И вот, как правило, рассказывают силовики, как это у них происходит: приезжают и сутками держат в автобусе – они сидят, потеют в этом автобусе - и когда через сутки тебя выпускают, ты уже в таком состоянии, ты агрессию свою спрятать не можешь…
То есть ты не можешь издать приказ, тебя словят и посадят, а вот создать условия - пожалуйста. Есть такой способ управлять процессами, не отдавая прямых приказов.
- Как и многие, я там была, и как у многих, глаз ко всему привык. Но вот смотрела ваши фильмы – и все равно «слезы капали». Как вам это все – сейчас? Уже прошло ощущение этой боли, которая была?
- Да нет, ну как, эти эмоциональные точки - они устойчивы. Проходит время, и прошлое становится еще больше сентиментальным – оно, может быть, не так актуально, но при этом ценность тех переживаний, она, мне кажется, в принципе осталась, и осталась так прочно… Она, в общем, создала определенный культурный феномен. Мы должны понимать, что Майдан – и все эти события зимы – это новая история Украины, некого сообщества, которое формируется не на постсоветских традициях, базах, а это уже некое новое воплощение той реальности, в которой мы живем.
- Вы сейчас поддерживаете отношения с людьми, которых снимали?
- Да, я буквально вчера снимал Володю (отца из «Небесной сотни»).
- Что у них сейчас происходит?
- Он пережил страшный кризис потери сына, и он реализует себя… Он возглавил такой как бы «штаб национального спротиву» так называется гражданское объединение в их Збараже, они собирают средства, одевают, начиная от носков и заканчивая бронежилетами, касками, тепловизорами, ребят, которые уходят на фронт из их района. С одной стороны, он себя реализует. С другой стороны, мы снимали там четыре месяца тому назад, как там парня одевают, мужчину такого здоровезного, и потом этот мужчина гибнет. И он потом месяца два пытается достать это тело, которое валяется, тело этого человека…
- Это вы сейчас снимаете?
- Нет, это я рассказываю параллельно, мы снимаем для своей истории, как идет расследование того, что случилось с его сыном на Майдане. Как его убили. Вот он хочет, чтоб восторжествовала справедливость, хотя говорят, что беркут стрелял, но появился уже этот кадр от Украины, когда снимали сверху, и видно, что четко стреляют совершенно с другой стороны, что кто-то стреляет с направления от Жовтневого палаца, что там беркута не было, и что это такое?
- А это можно вообще расследовать?
- Ну, в принципе, а как? Не имея ни пуль, ни оружия, из которого стреляли, это основные, собственно говоря, пункты, по которым можно расследовать. Этого ничего нет. По большому счету, то, что сейчас происходит с расследованием, боюсь, что выльется в такой политический фарс, и полная будет связка этой нашей несчастной прокуратуры и судовой ветки, которые опять же чем занимаются? Они оттягивают все на потом, на потом. Пришел один генеральный прокурор, делает вид, что что-то делает, в то же время решает свои, более ему важные, насущные вопросы. Невозможно сейчас это вот таким образом расследовать. То сеть следствие должно идти через какую-то другую совершенно историю. Не путем того, что ты беркутовец, ты был на Майдане, мы сейчас тебя поймаем и там уже неважно - посадим. Ты не отмазался, что там тебя не было, значит, ты стрелял. По этому принципу не восторжествует справедливость. Тем более, когда они все эти – практически все эти эпизоды смертельных ранений, непонятны.
Например, Сергей Бондарчук, который был ранен: сам момент, когда в него стреляли, не зафиксирован на видео, ищут до сих пор людей, есть люди, которые были с ним до выстрела, которым он помогал в Октябрьский раненых приносить, и люди, которые уже тащили его, перехватывали, тащили возле Октябрьского. То есть понятно, что если б он был ранен на подъеме Институтской, его бы потащили в Украину, просто потому, что подниматься по ступенькам, по горбу тащить человека в Октябрьский – это глупо… Но тем не менее, они все равно пытаются убедить всеми силами, что он был ранен там же…
- А вы тоже пытаетесь это как-то расследовать?
- Ну как пытаемся? У меня нет такой возможности. Я просто слежу за этой ситуацией, насколько она развивается, общаюсь с адвокатами Небесной сотни, с такими самыми ярыми борцами за справедливость. Я имею в виду родственников, у которых погибли близкие, потому что основная масса как бы смирилась с тем, что потеряла близких, и по сути ее интересует в большинстве случаев больше какие-то вопросы, связанные с памятью.
- Вы снимаете само расследование?
- Мы снимаем, когда у них проходят какие-то, условно говоря, реконструкции. Они организовывают следственные эксперименты. По сути своей, это нам ни разу не удалось, потому что это очень неорганизованно, и по большому счету, по рассказам тех же адвокатов Небесной сотни, профанация. Я пытался выйти на людей, которые могли бы рассказать точку зрения с той стороны, на тех же беркутовцев. Но опять же все, кто каким-то образом чувствовал себя виноватым, поубегали, их днем с огнем не найдешь на территории Украины. Кто мог бы что-то рассказать, не расскажет потому, что он боится. Потому что они на самом-то деле уже потеряли момент такой важный, когда вот это случилось.
А время то идет, и время утеряно. Сейчас найти новых свидетелей этих событий, как например, был ранен Сергей Бондарчук, уже не представляется возможным. Есть фотографии, его пять человек несет, из этих пяти человек, по-моему, никого не нашли.
Я вам больше могу сказать, к нашему оператору Юрию Грузинову так никто и не обратился. Полгода назад нам звонят, мы видели у вас много материала, дайте нам. Давайте, возьмите! Ну вот, запишите нам на dvd.
Друзья, там никакого dvd не хватит, это должен быть винчестер, потому что этот материал весит сколько-то там терабайт. Проходит реально три месяца, в прокуратуре говорят «нет возможности принести этот "терабайтник"».
Мы им переливаем это все, все нормально, они имеют данные, чтоб вызвать свидетелей, потом через месяц мне звонят, говорят, придите, расскажите нам про пожар в доме профсоюзов. Вот мы смотрели кино, вы там снимали. Я прихожу, общаюсь. Я им даю наводки людей, у которых я брал интервью, которые там непосредственно находились и действительно могут рассказать важные вещи. Причем это все не координируется… Давайте слейте нам материал, - говорят опять. Да мы вам сливали уже в вашу прокуратуру! Так это вы кому сливали? Вы им сливали? Где я буду этого человека искать?
И так и не заведено было дело по ранению нашего оператора. Юра был ранен на Грушевского, когда Нигояна убили, его тоже ранили, они вместе лежали.
Да, он знает, откуда стреляли, у него снято, как они поднимают ружья, как летят гранаты в камеру, и ни один человек не обратился!
Нет, ну тогда мы заявление побоялись сразу писать. Наоборот, я тогда даже звонил, чтоб не писали. Вы ж поймите, в тот момент мало ли чем это могло закончиться? Тогда ж людей просто по запаху отлавливали в больницах…
- Ну сейчас это же можно сказать?
- Конечно. Это есть в фильмах, но ни одного звонка в «Вавилон» не было. Нет, они звонят и периодически спрашивают, а можно встретиться с этими вашими операторами? Конечно, можно. Хорошо. Все.
- Из ваших операторов только Юрий были ранен?
-Да, ранен был Юра Грузинов. Но там еще очень много материала Слава Пилунский снимал.
К чему я это говорю? К тому, что точку на этом событии какую-то, которая могла бы хотя бы исчерпывающе дать понять, что там происходило, боюсь, что в ближайшее время мы не поставим, наше общество. То есть спекуляций у нас будет по этому поводу масса, будут всплывать всякие непонятные фейковые истории, будет проскакивать, возможно, какие-то вещи, которые будут проливать на это свет, но опять же фейками оно будет нивелироваться. И еще, конечно, очень плохо, что нет политической воли у людей, которые во главе государства, по-настоящему к этому отнестись. Это же такие вещи, которые отравляют вообще все общество!
Кто виноват и почему – важно, чтоб общество разобралось с этим вопросом, чтоб он не остался закрытым, как смерть Гонгадзе.
«ДУСЯ», 20 лютого 2015 року